Сказки кофейного фея - Светлана Макаренко-Астрикова

– Кофе завари? – zmerzla tvoia pani…

– Zaraz. – В тон ей отвечаю я, – Сама обуешься или помочь?

– Ne vemo! – она пожимает плечами. – Пробовать буду.

– Ну – ка, дай! – Я присаживаюсь перед ней. Мои пальцы обхватывают ее ступню, щиколотку, и я осторожно поворачиваю ножку фея, чуть вдавливая ее в туфлю и, ощущая, как слегка напрягаются мышцы ее крохотной стопы.

– Вот и все. Давай, теперь попробуем другую ножку? Не больно?

– С таким принцем, что ты! – Она осторожно ерошит волосы на моей голове.

– Мы когда их с Мишкой заказывали, мастер три раза у меня переспрашивал размер. Не верил, что тридцать третий. Не давят они тебе?

– Нет. – она качает головой.– Как раз. Больше не вырастет нога, как ты думаешь?

Я смотрю на нее снизу вверх. Кажется, она опять смеется. Только глазами.

Я развожу руками, поддерживая игру:

– Любовь моя, я только про людей знаю, что нога у человека растет до двадцати одного года, а про фей – ничего не знаю.. Они же – волшебницы. Творят все, что захотят. – Внезапная трель звонка прерывает нас. Фей, соскочив с пуфа у зеркала, мчится на кухню, я – в прихожую. Открываю. На пороге, увы, не Мишка Ворохов с Аней, а соседка, Полина Никитична, седовласая, хрупкая старушка, с изумрудными глазами, удивительно молодыми для ее возраста. В одной руке она держит фарфоровое блюдце с крохотными румяными пирожками, в другой – бумажку, чуть запачканную сливочным маслом.

– Георгий Васильевич, голубчик, я Вашу машину в окно увидела, только сейчас. Не знаю, кого просить, мне в аптеку нужно, а рецепта не могу понять, уже в две звонила аптеки, они там название спрашивают, а я в латыни не понимаю ничего….

– Вам не надо понимать. Врач должен был сказать Вам! – Я беру у Полины Никитичны бумажку, мельком гляжу в нее. – Это сироп от кашля, с добавлением алоэ и солодки, новый какой то, поэтому его и не знают – Улыбаюсь, ободряюще. – Входите же. А кто заболел?

– Да Михаил Петрович мой, кто же еще то? Ходит в куртке нараспашку, уже сколько раз говорила! – Полина Никитична едва ли не на цыпочках входит в квартиру и осторожно ставит на трюмо блюдце с пирожками: – Вот угощайтесь, свежие, только напекла час назад.

– Спасибо. – Я снова улыбаюсь. – Мы как раз кофе собирались пить. – Ланочка, у нас гости.

– Нет, нет, что Вы! – всплескивает руками старушка, и почти выхватывает у меня рецепт, торопясь выскользнуть за дверь – мне и так совестно беспокоить, что Вы.

– Да никакого беспокойства! – улыбается фей, выходя в прихожую. —. Мы только рады. Зябко немного. – Фей снимает фартук и поводит плечами.– Отопления ведь еще нет?

– Нет, деточка, не дали еще пока. На днях должны, вроде бы. Слесарь бегал по корпусам, предупреждал, чтобы все дома были.. А у Вас такое открытое платье.. Вы всегда нарядны, но сегодня.. Куда то собрались? – Полина Никитична с любопытством смотрит на фея.

– В оперу.– Мягко улыбаясь, своим тихим голосом отвечает фей.

– Как чудно! – Полина Никитична всплескивает руками. – Сто лет не была в опере! А что дают?

– Верди. «Травиату».

– Прелесть какая! Мы когда то с Михаилом Петровичем в Новосибирске слушали эту оперу. Декорации были прекрасные. Мы, тогда аспиранты, смогли билеты купить только на галерку. Смотрели стоя. Но не заметили, как прошло два часа.

– По моему, «Травиату» можно смотреть даже на улице, под дождем, закутавшись в целлофан. – Решительно вмешиваюсь я в разговор, краем глаза заметив, что фей зябнет у открытой двери – Милая, там наш кофе не сбежит? – Я осторожно подмигиваю фею, стараясь не смутить соседку.

– Ах, да! Извините. – Фей всплеснув руками, вихрем бежит на кухню, шурша бархатом платья и снова завязывая фартук..

– Как же всегда мила Ваша супруга! Такая изящная, нежная. Она похожа на севрский фарфор. – Полина Никитична вздыхает. – Такие женщины почти исчезли. – Бывший доцент, а ныне – заслуженный пенсионер и общественница в домкоме, кокетливо поправляет выцветшую сиреневую прядь на виске. – Вот в наше время.

– Да. Да, я понимаю. Но вот в Париже еще что – то сохранилось, Вам не кажется? – Я смотрю на часы. – Может быть, кофе, все – таки? Чашку? – И делаю широкий, приглашающий жест в сторону кухни.

– Нет, нет, я пойду. Мне в аптеку еще. В Париже все сохранилось. – Полина Никитична утверждающе, категорично, вздыхает, и глубже засунув ноги в шлепанцы, как то не выпархивает, а выпрыгивает на площадку. – Дай Вам Бог здоровья, Георгий Васильевич. Благодарю.

– Не за что. Пусть Михаил Петрович скорее поправляется. – Я осторожно закрываю дверь, еще минуту прислушиваясь к шагам на лестнице. Вороховых все нет. Мишка, очевидно, подъедет часов в девять. Почти в последний момент, как всегда. Но это – неважно. Лишь бы успеть в театр и на парковку…

.. Я вхожу на кухню. Фей стоит у окна, двумя пальцами чуть приподняв гардину, и смотрит вниз.

– Жизнь….. Как часто в ней нас удерживают только воспоминания. Особенно – на закате. Вот тогда уже хочется делиться воспоминаниями со всеми, стараясь удержать ее, эту жизнь. Ну, хоть еще на – чуть – чуть. Хоть на мгновение. Правда? – она поворачивается, смотрит на меня. Ее профиль смягчен, он попал в тень стены…

Скоро сентябрьские сумерки опустятся на город, гася закат. И наша квартира на восьмом этаже блочной высотки, по проспекту маршала Жукова, будет, как корабль, плавать в огне неоновых реклам и вывесок, огней световых щитов и полос на дороге вдоль бульвара. В открытую форточку опять запахнет гарью и бензином, прелым осенним листом, низкой мокротою туч… За городом легче дышится. Скорее бы назад!

– Любимая, ну что у тебя за мысли в головке? – Я подхожу, обнимаю ее за плечи, ощущая губами тепло затылка, биение жилки пульса. – Не грусти, не надо! Ничего… Она любопытная, но безвредная старушка. Пирожки чудные, правда? Маленькие. Для тебя как раз, ну, вот, смотри – Я протягиваю ей блюдце.

Она ахает:

– Горушка, как же это! Надо же было вернуть блюдце….. Угостить чем то! Ах, я – растяпа! – Фей бросается к холодильнику и достает оттуда затейливую пузатую баночку с яркой крышкой. – Вот. Малиновое варенье. Джем. Он без косточек. Процеженный. Иди, отнеси, а? А то как то неудобно получилось. Я пока салат сделаю. – Она проворно перекладывает пирожки с блюдца в низкую хрустальную вазу – блюдо, расставляет чашки.

– Ты справишься сама, милая? – Я смотрю на нее, прищурившись. – А то ведь я могу вернуться оттуда только через сто лет. Смотри, в мое отсутствие, не влюбись тут в кого нибудь.

– Мне бы в твое отсутствие кофе не прозевать! – машет она кистью руки в мою сторону. – Я с оливками сделаю салат. Будешь?

– С удовольствием. Только добавь помидоры, хорошо? Так славно есть помидоры со своего участка, правда?

…Когда я возвращаюсь в квартиру через полчаса, с букетом астр в руках и маленькой изящной коробочкой из малахита, завернутой в папиросную бумагу, в кармане куртки, из кухни, навстречу мне, плывет шмелиный басок Ворохова:

– Madame, это Вы – несправедливы. Техника сейчас – атомная, и можно все придумать.. Там можно вывести, например, шланг, и машина будет работать и на холодной воде…

– Мишенька, я в этом не понимаю. Конечно, можно все, но – зачем? Столько хлопот. Зимой сложно за городом. И связи хорошей нет. А у Горушки вся работа – по интернету почти…

– Только и слышно: «Горушка то, Горушка – другое!» – беззлобно ворчит Ворохов.– Ты о себе бы подумала.. Тебе свежий воздух нужен..

– Он нужен всем. Наточи еще этот, пожалуйста. – Я слышу звук точильной машинки для ножей и голос Ани из глубины коридора:

– Господа и дамы! Бросайте заниматься кухонными делами в вечерних туалетах. Это безобразие. Ланочка, пойдем, я тебя уложу? Отдохни хоть полчасика, а? Я ведь знаю, что ты весь день бегаешь… Вас не было здесь месяц, а как будто – жилая квартира. Не пылинки. Когда успели то? С тряпкой бегала два часа, без перерыва? Можно я возьму почитать? – Аня машет книгой извлеченной из недр стеллажа в прихожей, и тут вдруг замечает меня:

– Грэг, привет. Боже, какой роскошный букет! Мишка, тащи вазу.. Я в гостиной видела.. Где ты купил? Дождь на улице… Вечер уже.

– Вот тут, за углом. Сидит старичок в дождевике, перед ним – ведро, астры мокнут. Я забрал последние. Жалко старика. И цветы жалко.

Руки фея обнимают меня, где то чуть ниже плеч. Наклониться я не успеваю.

– Спасибо… – Она незаметно трогает что то в букете, перебирает, и он становится ярче, заметнее: белое и бардовое выгодно оттеняет друг друга. Капли крови всегда оттеняют белизну больничных стен. О чем я думаю, боже! Я осторожно и в то же время – крепко прижимаю к себе легкого фея. Еще улетит, выскользнет, упадет.. Мой фей…

– Ты же весь мокрый! Зачем на улицу вышел? Простудишься, боже мой! – Разбросав астры по поднесенному Вороховым богемскому чертогу хрусталя, и, уже не смотря на них, она встряхивает мою куртку, вешает ее и тут же вытирает мне чем то голову.. Полотенце.. Где она его взяла?!